|
![Художник: Авалишвили Юрий 50х30, графика.
Константин Бальмонт, романс. Гитара-вокал Валентина Белинская
Константин Бальмонт Бальмонт, Константин Дмитриевич, выдающийся поэт. Родился в 1867 году в дворянской семье Владимирской губернии. Предки - выходцы из Скандинавии; дед был морским офицером, отец - председателем земской управы в Шуе. Мать - из литературной семьи Лебедевых. Учился Бальмонт в шуйской гимназии, откуда был исключен за принадлежность к нелегальному кружку, и курс кончил во владимирской гимназии. В 1886 году поступил на юридический факультет Московского университета, но уже в 1887 году был исключен за участие в студенческих беспорядках. Принятый вновь в 1888 году, вскоре оставил университет вследствие сильного нервного расстройства, закончившегося через год тем, что он выбросился из окна 3-го этажа. Полученные при этом переломы повели за собою "год лежания в постели", но, вместе с тем, по собственным его словам, "небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности". Пробыв несколько месяцев в Демидовском лицее в Ярославле, Бальмонт "более не возвращался к казенному образованию". Своими знаниями в области истории, философии, литературы и филологии он обязан только себе да старшему брату, умершему молодым человеком в помешательстве. Бальмонт очень много путешествовал, подолгу живал в Италии, Испании, Англии, Франции; в конце 1904 года предпринял поездку в Мексику; события 1905 года и московское восстание он переживал в России, затем опять уехал за границу. Несколько революционных стихотворений, напечатанных в "Красном Знамени" и других изданиях, служат препятствием к возвращению его в Россию. Он живет в Париже и Брюсселе, изредка предпринимая поездки на Восток, в Египет и Грецию. Довольно часто Бальмонт выступал в качестве лектора и, между прочим, читал публичные лекции о русской и западноевропейской литературе в Оксфорде и в русской высшей школе в Париже. Из фактов интимной биографии Бальмонт в своей автобиографии отмечает чрезвычайно раннее начало сердечной жизни: "Первая страстная мысль о женщине - в возрасте пяти лет, первая настоящая влюбленность - девяти лет, первая страсть - четырнадцати лет". Самыми замечательными событиями своей жизни он считает "те внутренние внезапные просветы, которые открываются иногда в душе по поводу самых незначительных внешних фактов". Так, "впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья" родилась в нем "семнадцати лет, когда однажды во Владимире, в яркий зимний день, с горы он увидел вдали чернеющий длинный мужицкий обоз". Прочтенные в 17 лет "Братья Карамазовы" дали ему "больше, чем какая-либо книга в мире". В юности поэт более всего увлекался общественными вопросами. Мысль о воплощении человеческого счастья на земле ему и теперь дорога. В 1903 году его всецело поглощали вопросы искусства и религии, но в годы 1905-1906 он страстно и резко отразил революционное настроение эпохи. В последние годы он отошел от него, всецело ушедши в область поэтического фольклора. Писать Бальмонт стал очень рано, 9 лет, но "начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучений и неудач". В течение четырех или пяти лет ни один журнал не хотел его печатать. "Первый сборник моих стихов,- говорит он,- который я сам напечатал в Ярославле (правда, слабый), не имел, конечно, никакого успеха. Первый мой переводный труд (книга норвежского писателя Генриха Иегера о Генрихе Ибсене) был сожжен цензурой. Близкие люди своим отрицательным отношением значительно усилили тяжесть первых неудач". Но весьма скоро имя Бальмонта, сначала как переводчика Шелли, а со средины 1890-х годов - как одного из наиболее ярких представителей русского "декадентства", приобретает очень громкую известность. Блеск стиха и поэтический полет дают ему доступ и в издания, враждебные декадентству - "Вестник Европы", "Русскую Мысль" и другие. В 1900-х годах литературная деятельность Бальмонта особенно тесно примыкает к московским "декадентским" издательствам: "Скорпион" и "Гриф". Стихотворения чрезвычайно плодовитого поэта, далеко, впрочем, не все, собраны в отдельных изданиях: "Сборник стихотворений" (Ярославль, 1890), "Под северным небом" (СПб., 1894), "В безбрежности мрака" (М., 1895 и 1896), "Тишина. Лирические поэмы" (СПб., 1898), "Горящие здания. Лирика современной души" (М., 1900), "Будем как солнце. Книга символов" (М., 1903), "Только любовь. Семицветник" (М., 1903), "Литургия красоты. Стихийные гимны", "Жар-птица" (1907), "Хоровод времен" (М., 1909). Все эти сборники входят в "Полное собрание стихов Бальмонта" (намечено 10 тт., вышло 6, М., 1904 - 1909, изд. "Скорпион"). Статьи и публичные лекции Бальмонта собраны в книгах "Горные вершины" (М., 1904; книга первая) и "Змеиные цветы" ("Путевые письма из Мексики", М., 1910). При всей внешней экстравагантности своей поэзии, Бальмонт отличается выдающимся трудолюбием; чрезвычайно деятельный, как поэт оригинальный, он еще несравненно более деятелен как переводчик. Главный его труд в этой области - перевод Шелли, с 1893 года (СПб.) выходивший выпусками, а в 1903 - 1905 годах изданный товариществом "Знание" в переработанном и значительно дополненном виде, в 3 тт. Факт единоличного перевода нескольких десятков тысяч рифмованных стихов поэта, столь сложного и глубокого, как Шелли, может быть назван подвигом в области русской поэтически-переводной литературы. Но самый перевод, при всем блеске стихотворной техники Бальмонта, далеко не может считаться стоящим на высоте задачи. Переводчик и недостаточно бережно обращался с оригиналом, и часто работал без воодушевления. Началом другого большого литературного труда является перевод Кальдерона; пока появилось (М., 1900 и позднее, 3 вып.) 9 драм. С любовью и очень удачно переводил Бальмонт любимого своего писателя Эдгара По (М., 1895, 2 книжки, и М., 1901, т. I). Большие нападки вызвали переводы Ибсена ("Привидения", М., 1894) и особенно Гауптмана ("Ганнеле" и "Потонувший колокол"). Крайне неудовлетворителен перевод Уольта (Уота) Уитмана "Побеги травы" (М., 1911). Уитман пишет без рифм и размера, но есть высокое поэтическое очарование в его своеобразнейшей манере, а передача Бальмонта производит впечатление дословного перевода. Бальмонт перевел также "Кота Мурра" Гофмана (СПб., 1893), "Саломею" Оскара Уайльда (М., 1904), "Балладу Рэдингской тюрьмы" Оскара Уайльда (М., 1904), "Историю скандинавской литературы" Горна (М., 1894), "Историю итальянской литературы" Гаспари (М., 1895 - 97). Под редакцией его вышли сочинения Гауптмана (М., 1900 и позже, 3 тт.), сочинения Зудермана (М., 1902 - 1903), "История живописи" Мутера (СПб., 1900 - 1904). В разных изданиях рассеяны еще его переводы из Гете, Марло, Ленау, Мюссе, Гейне и других. Основная черта поэзии Бальмонта - ее желание отрешиться от условий времени и пространства и всецело уйти в царство мечты. В период расцвета его таланта, среди многих сотен его стихотворений, почти нельзя было найти ни одного на русскую тему. В последние годы он очень заинтересовался русскими сказочными темами; но это для него чистейшая экзотика, в обработку которой он вносит обычную свою отрешенность от условий места и времени. Реальные люди и действительность мало его занимают. Он поет по преимуществу небо, звезды, море, солнце, "безбрежности", "мимолетности", "тишину", "прозрачность", "мрак", "хаос", "вечность", "высоту", "сферы", лежащие "за пределами предельного". Эти отвлеченные понятия он для вящей персонификации даже пишет с большой буквы и обращается с ними как с живыми реальностями. В этом отношении он, после Тютчева, самый проникновенный среди русских поэтов пантеист. Но собственно живую, реальную природу - дерево, траву, синеву неба, плеск волны - он совсем не чувствует и описывать почти и не пытается. Его интересует только отвлеченная субстанция природы, как целого. Он почти лишен способности рисовать и живописать, его ландшафты неопределенны, про его цветы мы узнаем только, что они "стыдливые", про его море, что оно "могучее", про звезды, что они "одинокие", про ветер, что он "беззаботный, безотчетный" и т. д. Настоящих поэтических, т. е. живописных образов у него нет; он весь в эпитетах, в отвлеченных определениях, в перенесении своих собственных ощущений на неодушевленную природу. Перед нами, таким образом, типичная символическая поэзия, поэзия смутных настроений и туманных очертаний, поэзия рефлексии по преимуществу, в которой живая непосредственная впечатлительность отступает на второй план, а на первый выдвигается стремление к синтезу, к философскому уяснению общих основ мировой жизни. Имея на это известное право, Бальмонт сам себя считает поэтом стихий. "Огонь, Вода, Земля и Воздух, - говорит он в предисловии к собранию своих стихов, - четыре царственные стихии, с которыми неизменно живет моя душа в радостном и тайном соприкосновении". Несомненно, однако, что в пантеизме Бальмонта чересчур много искусственного и напряженно-изысканного. Подлинный поэтический пантеизм должен вытекать из непосредственной повышенной чуткости к явлениям мировой общности, из особенной и непременно живой восприимчивости к всемирному единству. В пантеизме же Бальмонта слишком много надуманного. Если еще можно признать художественным понимание воды, как "стихии ласки и влюбленности", в которой "глубина завлекающая", то уже чистейшей схоластикой и богословскими вычурами отзывается определение любимой стихии Бальмонта - огня. "Огонь - всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и теплота, тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех". И этот элемент надуманной вычурности, форсирования вообще, составляет самую слабую сторону бесспорно крупного дарования Бальмонта. Ему недостает той простоты и искренности, которыми так сильна русская поэзия в наилучших своих проявлениях. Стремясь, под влиянием новоевропейской символической литературы, уйти от земли и людей, Бальмонт, однако гораздо ближе к ним, чем он думает. Он не только не ушел от жизни вообще: он не ушел даже от условий русской действительности. В связи с нею Бальмонт пережил существенную эволюцию общего настроения. Ему самому эта эволюция представляется в таких исключительно символичных очертаниях, связанных с заглавиями сборников его стихотворений: "Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся (писано в 1904 году, когда автору было уже 38 лет!) творчество - с печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом, но, силою внутренней неизбежности, через жажду безграничного, Безбрежного, через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу". На самом деле смена настроений поэта находится в самой тесной связи не только с западноевропейскими литературными течениями, но и с чисто русскими условиями, с общественно-литературной эволюцией последней четверти века. Зародившись в самую безнадежную полосу русской общественности - в эпоху 80-х годов, творчество Бальмонта началось с тоскливых "северных" настроений и черных тонов. Но возбужденность, составляющая основу темперамента поэта, не дала ему застыть в этих тонах, навсегда окрасивших творчество другого выразителя безвременья 80-х годов - Чехова . После переходной стадии - бегства от печали земли в светлую область "Безбрежного" - якобы отрешившегося от всего "конечного" поэта своеобразно, но весьма ярко захватывает тот замечательный подъем, который со средины 90-х годов сказался в задоре марксизма и в смелом вызове Максима Горького. Поэзия Бальмонта становится яркой и красочной. Он совершенно перестает ныть, он хочет "разрушать здания, хочет быть как солнце", он воспевает только бурные, жгучие страсти, бросает вызов традициям, условности, старым формам жизни. Период общей угнетенности выразился в двух первых сборниках стихотворений Бальмонта. Тут все серо, тоскливо, безнадежно. Жизнь представляется "болотом", которое облегли "туманы, сумерки"; душу давит "бесконечная печаль", привлекают и манят к себе таинственные "духи ночи"; с особой любовью воспевается "царство бледное луны". "Дух больной" поэта, ища себе отклика в природе, останавливается особенно часто на "хмуром северном небе", "скорбных плачущих тучах", "печальных криках" серой чайки. И он даже полюбил свою тоску: "есть красота в постоянстве страдания и в неизменности скорбной мечты"; "гимн соловья" тем хорош, что он похож на рыданье. Поэту "чужда вся земля с борьбою своей", он хотел бы иметь "орлиные крылья", чтоб улететь на них в безграничное царство лазури, чтоб не видеть людей. Жизнь его "утомила", смерть ему кажется "началом жизни"; он ее призывает к себе: "смерть, наклонись надо мной". Специально-"декадентских" замашек у него пока еще мало; они выражаются чисто внешне в стихотворных фокусах, например, в попытке ввести в русское стихосложение аллитерацию ("Вечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас волн. Близко буря. В берег бьется чуждый чарам черный челн. Чуждый чистым чарам счастья" и т. д. Или: "Ландыши, лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей" и т. д.). Рядом с этими декадентскими попытками в молодом поэте еще свежо недавнее увлечение "общественными вопросами", и в сборнике немало "гражданских мотивов". "Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье, хочу я отереть хотя одну слезу", - заявляет он и совсем не по-"декадентски" высказывает убеждение, что "одна есть в мире красота, не красота богов Эллады, и не влюбленная мечта, не гор тяжелые громады, и не моря, не водопады, не взоров женских чистота. Одна есть в мире красота - любви, печали, отрешенья, и добровольного мученья за нас распятого Христа". В одном из немногих отзвуков его на явления русской жизни он поет хвалебный гимн Тургеневу за то, что тот "спустился в темные пучины народной жизни, горькой и простой, пленяющей печальной красотой, и подсмотрел цветы средь грязной тины, средь грубости - любви порыв святой". Полюбив некую весьма красивую даму, поэт сам себе шлет такие укоризны: "Забыв весь мир, забыв, что люди-братья томятся где-то там, во тьме, вдали, я заключил в преступные объятья тебя, злой дух, тебя, о перл земли". Эти отголоски юности исчезают в следующих двух типично-декадентских сборниках: "В безбрежности" и "Тишина" - типичных тем, что тут уже не только угрюмая тоска, но своего рода возведение тоски бессилия в перл создания и апофеоз гордого уединения, роковым образом переходящего в самодовлеющий эгоизм. Тоска принимает здесь сначала форму полной безнадежности. Во всей природе разлита "бесконечная грусть"; в красоте заката поэт видит только "догорающих тучек немую печаль", и то самое радостное и светлое всемирное единство, которое обыкновенно так воодушевляет пантеиста, ему представляется как "недвижимый кошмар мировой". Всеобщий кошмар все задавил ("И плачут, плачут очи, и Солнца больше нет, смешались дни и ночи, слились и тьма, и свет". "Небо и Ветер и море грустью одною полны". "В холоде гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно". "Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна". "Бесплодно скитанье в пустыне земной, близнец мой страданье, повсюду со мной" и т. д.). Под влиянием безнадежного пессимизма в поэте назревают настроения, наиболее характерные для "декадентской" поэзии: сначала полная апатия, затем жажда уединения и бегство от мира. Он вполне свыкся с своей тоской: "не хочу из тьмы могильной выходить на свет"; его нимало не страшит Смерть ("Уснуть, навек уснуть. Какое наслаждение. И разве Смерть страшна. Жизнь во сто крат страшней". "Но кто постиг, что вечный мрак - отрада, с тем вступит Смерть в союз любви живой"). Душевная жизнь сводится к тому, что "в сердце пусто, ум бессильный нем"; создается целая теория благодетельного сна и бездействия ("Есть одно блаженство: мертвенный покой"). Надо отказаться от всяких порываний: "Усыпи волненья, ничего не жди"; "В жизни кто оглянется, тот во всем обманется, лучше безрассудными жить мечтами чудными, жизнь проспать свою". Отсюда прямой переход к апофеозу уединенной личности, знающей только себя. Болотные лилии, "для нескромных очей недоступные, для себя они только живут". Но это их не смущает: "проникаясь решимостью твердою жить мечтой и достичь высоты, распускаются с пышностью гордою белых лилий немые цветы". Поэт возлюбил "образ безмолвной пустыни, царицы земной красоты". Увлекает теперь гордого своей отчужденностью поэта картина пустынного северного полюса, потому что там "жизнь и смерть одно", потому что там "тоскует океан бесцельным рокотанием", и "красота кругом бессмертная блистала, и этой красоты не увидал никто". Стремление уйти от мира в конечном результате совершенно изменяет общее настроение поэта. В нем зреет убеждение, что можно уйти "за пределы предельного к безднам светлой Безбрежности", и тогда "мы домчимся в мир чудесный к неизвестной Красоте". "Вдали от земли, беспокойной и мглистой, в пределах бездонной, немой чистоты, я выстроил замок воздушно-лучистый, воздушно-лучистый дворец красоты. Как остров плавучий над бурным волненьем, над вечной тревогой и зыбью воды, я полон в том замке немым упоеньем, немым упоеньем бесстрастной звезды. Со мною беседуют гении света, прозрачные тучки со мной говорят, и звезды родные огнями привета, огнями привета горят и горят. И вижу я горы и вижу пустыни, но что мне до вечной людской суеты, мне ласково светят иные святыни, иные святыни в дворце Красоты". "В Безбрежности" и "Тишина", независимо от их крупных художественных достоинств, - самые симпатичные из сборников Бальмонта. В них еще нет того невыносимого ломанья и самообожания, которые отталкивают читателя в дальнейших сборниках Бальмонта и, несомненно, ослабляют их художественное значение. Правда, и здесь он сообщил читателям, что "сладко-чувственным обманом я взоры русских женщин зажигал", и даже пугает мирных обывателей такими признаниями: "Промчались дни желанья светлой славы, желанья быть среди полубогов. Я полюбил жестокие забавы, полеты акробатов, бой быков, зверинцы, где свиваются удавы, и девственность, вводимую в альков - на путь неописуемых видений, блаженно-извращенных наслаждений". Но, в общем, и откровенное признанье своей бессильной апатии, и естественное желание уйти в светлую область мечты, несомненно искренни, и в связи с красотою формы, с чарующей легкостью стиха настраивают читателя в унисон - что, конечно, есть главная задача всякого истинно-художественного произведения. В дальнейших сборниках - "Горящие Здания", "Будем как Солнце", "Только Любовь", "Литургия красоты" - все кричит, начиная с внешнего вида, с обложек, то ярко-цветных, с голыми безобразными телами и другими загадочно-декадентскими рисунками, то, напротив, мрачно-траурных. Еще более крикливо и вычурно содержание. Предупреждая работу критики, поэт сам крайне искусственно обобщает свои стихотворения, группируя их в отделы по 10 - 15 пьес с такими заглавиями: "Крик часового", "Отсветы зарева", "Ангелы опальные", "Возле дыма и огня", "Прогалины", "Четверогласие стихий", "Змеиный глас", "Пляска мертвецов", "Художник-дьявол", "Мгновенья слиянья", "Мировое кольцо" и т. д. Здесь все пригнано к тому, что французы называют epater le bourgeois. Перед ошарашенным читателем дефилирует целая коллекция ведьм, дьяволов-инкубов и дьяволов-суккубов, вампиров, вылезших из гробов мертвецов, чудовищных жаб, химер и т. д. Со всей этой почтенной компанией поэт находится в самом тесном общении; поверить ему, так он сам - настоящее чудовище. Он не только "полюбил свое беспутство", он не только весь состоит из "тигровых страстей", "змеиных чувств и дум" - он прямой поклонник дьявола: "Если где-нибудь, за миром, кто-то мудрый миром правит, отчего ж мой дух, вампиром, Сатану поет и славит". Вкусы и симпатии поклонника дьявола - самые сатанинские. Он полюбил альбатроса, этого "морского и воздушного разбойника", за "бесстыдство пиратских порывов", он прославляет скорпиона, он чувствует душевное сродство с "сжегшим Рим" Нероном; ему - правда, с примесью своеобразной гуманности - "дорого" всякое уродство, в том числе "чума, проказа, тьма, убийство и беды, Гоморра и Содом"; он любит красный цвет, потому что это цвет крови, он не только гордится тем, что его предок был "честным палачом", он сам мечтает был палачом: "Мой разум чувствует, что мне, при виде крови, весь мир откроется, и все в нем будет внове, смеются люди мне, пронзенные мечом - ты слышишь, предок мой. Я буду палачом". Эти "страсти и ужасти" получают общую формулировку в восклицаниях "уставшего от нежных слов" поэта: "Я хочу горящих зданий, я хочу кричащих бурь"; "я хочу кинжальных слов, и предсмертных восклицаний". В сфере обуревающих его "тигровых страстей" поэт не только стихийно не знает удержу, но и сознательно знать не хочет: "Хочу быть дерзким, хочу быть смелым". И он имеет право быть дерзким, потому что в значительной степени воплотил в себе идеал "сверхчеловека" или, вернее, "сверхпоэта". Обыкновенные поэты, даже самые впечатлительные и пламенные, всегда рассказывают, как они влюблялись в разных дам. У Бальмонта же, совершенно наоборот, всегда сообщается, как все женщины в него влюбляются, блаженно ему шепчут: "Это ты, это ты", "ах, как сладко с тобой". Не они его, а он их "обжигает" поцелуем несказанным. И поэт до такой степени привык делать счастливыми десятки своих возлюбленных, что он так уже прямо и говорит: "Мой сладкий поцелуй". Обаятельность его совершенно неотразима: "Я весь весна, когда пою, я светлый бог, когда целую". Еще более замечателен он как поэт: "Кто равен мне в моей певучей силе", задается он вопросом - и тотчас же отвечает: "Никто, никто". И это говорится не только в стихах, но и в трезвой прозе. В предисловии к "Горящим Зданиям" Бальмонта вполне спокойно, точно не о нем и речь, заявляет: "В предшествующих своих книгах я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые. Но это недостаточно. Это только часть творчества. Пусть же возникнет новое. В воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу. Если мои друзья утомились смотреть на белые облака, бегущие в голубых пространствах, если мои враги устали слушать звуки струнных инструментов, пусть и те, и другие увидят теперь, умею ли я ковать железо и закаливать сталь". Эта мания величия доходит до своего апогея в получившем своеобразную знаменитость самоопределении Бальмонта: "Я - изысканность русской медлительной речи, предо мною другие поэты - предтечи, я впервые открыл в этой речи уклоны, перепевные, гневные, нежные звоны. Я - внезапный излом, я - играющий гром, я - прозрачный ручей, я - для всех и ничей. Переплеск многоценный, разорванно-слитный, самоцветные камни земли самобытной, переклички лесные зеленого мая, все пойму, все возьму, у других отнимая. Вечно юный, как сон, сильный тем, что влюблен и в себя и в других, я - изысканный стих". Как ни забавна эта самовлюбленность Бальмонта, однако в его самоопределениях есть и много верного, много такого, что действительно составляет основные черты его дарования. Стоит только отбросить дешевое сатанинство его, подрумяненную оперную страстность и желание напугать эффектной порочностью, чтобы признать в Бальмонте поэта с блестящим запасом природных средств. Можно, конечно, только с улыбкой отнестись к заявлению, что все русские поэты, в том числе, значит, Пушкин и Лермонтов, лишь "предтечи" великого Бальмонта, хотя нужно отметить, что в этом своем мнении о себе Бальмонт не одинок: почти такое же мнение (например, в отношении совершенства стиха Бальмонта) печатно высказывает вся московская группа поэтов-символистов - Брюсов, Андрей Белый, Иннокентий Анненский и другие. Но, несомненно, из поэтов, выступивших за последние 30 - 40 лет на смену плеяды поэтов 40-х годов, никто не может сравниться с Бальмонтом по стихийной поэтической силе. В проявлениях этой силы первое место занимает признаваемая даже злейшими врагами Бальмонта замечательная музыкальность и легкость стиха его. Разнообразие и богатство метров, подбор и расстановка слов, звукоподражания, вообще виртуозность стиха Бальмонта - первостепенная. Столь же замечателен Бальмонт как колорист, гармонически-серый и мрачный там, где он отражает свою тоску, яркий и огненный там, где требуется отразить подъем духа. Общий строй своей виртуозности Бальмонта сам превосходно охарактеризовал, усмотрев в себе воплощение изысканности русского стиха. Основные качества русского стиха у "предтеч" Бальмонта - простота и сила. Но и изысканность, парадность, нарядность тоже есть стиль, имеющий право на существование в искусстве. Красота изысканности условна, но это все-таки красота. В живописи есть особая, большая и важная область живописи декоративной, привлекающей первостепенные художественные силы. Бальмонт создал декоративную русскую поэзию. Один из пламенных поклонников поэзии Бальмонта, Андрей Белый, сравнил ее с волшебным гротом, где поэт, "года собиравший все брызги солнца, устроил праздник из ракет и римских свечей". В этом гроте, где все блещет перламутром и рубинами, поэт "возлег в золотой короне", "ударял в лазурно-звонкие колокольчики" и т. д. Отбросив вычуры этой аналогии, ее можно признать правильным определением внешне-яркой поэзии Бальмонта. Русский читатель, ценящий не столько внешнюю, сколько внутреннюю красоту, долго в этом волшебном гроте оставаться не станет: поахает, поахает - да и надоест ему созерцать фейерверк и слушать неопределенный звон колокольчиков. Но в те немногие минуты, пока остаешься без утомления в красивом, сверкающем огнями, гроте, все в нем нежит глаз и ласкает ухо. В последние 7 - 8 лет, однако, поэтическая сила почти покинула Бальмонта. Сборники, вышедшие после 1904 года, в том числе революционные "Песни мстителя", ничем, кроме скучной приподнятости, не отмечены и потому очень утомительны. Осталась прежняя чрезмерная экстравагантность формы, но без прежней реальной экстравагантности переживания. В Бальмонте прежде увлекало что-то сродное тому "священному безумию", которое в древности считалось отличительным свойством поэта. Чуждо, но сильно, чуждо, но красиво, чуждо, но ярко - вот что прежде "заражало" в Бальмонте. А теперь в вялых, бесконечно длинных пересказах всяких "зовов древности" подчас есть прямо элементы графомании. Столь благодарные для вышучивания стихотворения Бальмонта создали целую литературу пародий и фельетонных заметок. Ср. Венгеров, "Критико-биографический словарь", т. VI (автобиография); его же, "Источники Словаря русских писателей", т. I; "Книга о русских поэтах", под редакцией М. Гофмана (СПб., 1909); Н.И. Коробка , "Очерки литературных настроений" (СПб., 1903); Вал. Брюсов, в "Мире искусства", 1903, No. 7 - 8; Андрей Белый, в "Весах", 1904, No. 1; Евгений Ляцкий, в "Вестнике Европы", 1904, No. 1; П.Ф. Якубович-Гриневич , "Очерки русской поэзии" (СПб., 1904; 2-е изд., 1911); Волынский , "Книга великого гнева" и "Борьба за идеализм" (1900 и 1904); Ф.Д. Батюшков, "Новые побеги русской поэзии", в "Мире Божьем", 1903, No. 10; А. Блок, в "Новом Пути" 1904, No. 1 и 6; Евгений Аничков , "Литературные образы и мнения" (СПб., 1904); С. Городецкий , в "Весах", 1907, 8; Ин. Анненский, "Книга Отражений" (СПб., 1906); Н. Поярков, "Поэты наших дней" (М., 1907); К. Чуковский, "От Чехова до наших дней" (СПб., 1908); А. Измайлов, "Помрачение божков и новые кумиры" (М., 1909); Элис, "Поэты-символисты" (М., 1909); П. Коган, "Очерки по истории новейшей русской литературы", т. III, вып. II (М., 1910); Амфитеатров, "Современники" (М., 1910). Источник: Русский биографический словарь. Бальмонт Константин Дмитриевич](i/GalleryMuseum/coeval/thumb/DSC02146_.jpg) | Бальмонт Константин Дмитриевич | | ![Художник: Осипов Александр Иванович70х50, х.м., 2004г.
Мустафин Исаак СавельевичСтатья из Российского химического журнала, 1999, 5, с.115, напечатанная в разделе:Классики Российской наукиМУСТАФИН ИСААК САВЕЛЬЕВИЧ (1908-1968), доктор химических наук (1959), профессор (1960), заведующий кафедрой аналитической химии Саратовского госуниверситета (1955-1968)В конце февраля 1999 года в Саратовском государственном университете им. Н.Г.Чернышевского состоялись «Мустафинские чтения» в честь 90 летия со дня рождения доктора химических наук, профессора Исаака Савельевича Мустафина. Участники конференции обсудили результаты научных исследований в области аналитической химии, поделились опытом преподавания качественного и количественного анализа, рассмотрели экологические аспекты современной аналитики.С докладами выступили преподаватели, научные сотрудники, аспиранты и студенты высших учебных заведений и научно-исследовательских институтов Саратова и других городов России. Высокий научный уровень докладов свидетельствует о том, что Российская школа химиков-аналитиков обладает большим потенциалом и способна решать самые сложные задачи, стоящие перед промышленными и исследовательскими предприятиями. Отрадно, что Саратовская аналитическая школа, как всегда, занимает лидирующее положение. А одним из основателей этой школы был профессор Исаак Савельевич Мустафин. Участники конференции вспоминали о Мустафине как о выдающемся ученом и светлом человеке. Но, пожалуй, главной заслугой ученого было воспитание замечательных учеников. О жизни и деятельности доктора химических наук, профессора Исаака Савельевича Мустафина написано несколько книг и множество статей в журналах и газетах. Его необычная биография и невероятное разнообразие научных интересов привлекают внимание и химиков, и историков, и философов, и писателей. В 1991 г. в издательстве «Наука» в престижной серии «Научно-биографическая литература» впервые вышла полная книга о Саратовском ученом и его имя было поставлено в ряд 300 самых знаменитых и выдающихся ученых мира. Почему же через 30 лет после смерти Мустафина не ослабевает интерес к его научным работам, почему Институт истории науки и техники Российской Академии наук решил обратиться к творчеству Саратовского ученого? Вероятно, потому что время не властно над талантливыми идеями, яркими открытиями и смелыми поступками.Вся жизнь профессора И.С.Мустафина (1908-1968) была связана с Саратовом. Достаточно рано он начал приобщаться к труду в мастерских Саратовского затона, и, вероятно, стал бы скоро высококвалифицированным рабочим, затем инженером, а потом и руководителем речного пароходства, если бы в 1928 году не оказался среди слушателей первого набора рабфака Саратовского университета. Перед выпускником рабфака Мустафиным практически не стояла проблема выбора факультета для дальнейшего обучения, первые же лекции по химии настолько захватили его воображение, что он решил окончательно и бесповоротно учиться на химика…Всю свою жизнь Исаак Савельевич Мустафин «учился на химика», именно это умение учиться, принимать и познавать, и сделало его одним из самых ярких ученых современности. Перу профессора Мустафина принадлежит около 300 работ по аналитической, органической, физической, неорганической химии, им был рассчитан предел чувствительности аналитических реагентов и различных методов анализа, заложены основы теории действия органических красителей, получены оригинальные данные по биохимии, обоснованы важные положения в области геохимии и нефтехимии, написаны книги и статьи по истории науки и экономике. Кроме того, он талантливо писал стихи, сочинял захватывающие фантастические истории, профессионально разбирался в живописи, легко ориентировался в музыке, был заядлым театралом, обладал даром остроумного рассказчика и, безусловно, имел ярко выраженные актерские способности. Круг его интересов был чрезвычайно широк, а масштабность и глубина его познаний позволяют говорить о нем, как о настоящем ученом-энциклопедисте. Уже первые научные работы Мустафина, посвященные меллитовой кислоте, были высоко оценены патриархом русской химии академиком Н.Д. Зелинским и представлены для опубликования в журнале «Доклады Академии Наук». Исследование меллитовой кислоты проводилось Мустафиным для выяснения структуры каустобиолитов разных месторождений. Это, в свою очередь, позволило решить два вопроса: первый – о путях естественного образования каустобиолитов из продуктов посмертного превращения растительных тканей и второй - о возможности получения ценных кислородсодержащих органических соединений из самого распространенного сырья - каменного или бурого угля посредством его окислительной деструкции. Для достижения этих целей необходимо было найти наиболее удобные и эффективные способы получения меллитовой кислоты непосредственно из углей, ибо как наличие меллитовой кислоты, так и процент ее выхода при окислительной деструкции углей служит показателем графитовой структуры их органической основы.Успешное проведение работ по получению меллитовой кислоты послужило для И.С.Мустафина критерием определения структуры многочисленных каустобиолитов и путей их формирования. Во-первых, была доказана невозможность существования в естественных условиях аморфного углерода.Во-вторых, было показано, что гексагональная решетка кристаллического графита является наиболее вероятной формой карбонизации (углеобразования или углеродообразования) омертвевших тканей растительных организмов. А это означает, что процесс карбонизации сопровождается значительным перераспределением химических связей целлюлозы и лигнина или, иначе говоря, их ароматизацией и конденсацией ядер.В-третьих, был сделан вывод о различной степени конденсированности ароматических ядер разных углей, т.е. об их «возрасте». Этот вывод следует из зависимости скорости реакций окислительной деструкции и выхода меллитовой кислоты как от степени карбонизации, так и от степени конденсированности ароматических циклов.В-четвертых, был установлен практически одинаковый состав смесей бензолкарбоновых кислот (в которых всегда присутствует меллитовая кислота), образующихся при окислительной деструкции углей и лигнина, что, в свою очередь, является доказательством справедливости гипотезы о лигнинном происхождении углей.И, наконец, были получены данные об образовании меллитовой кислоты из углеподобных веществ, являющихся продуктами глубокого пиролиза сахаров и других углеводов. Этот материал послужил И.С.Мустафину отправным пунктом в развитии представлений о генетических связях между органическими соединениями, способными при окислении образовывать формальдегид; углеводами, образующимися полимеризацией формальдегида; углеподобными веществами – продуктами дегидратации и пиролиза углеводов.Мустафин продолжил классические работы Ф. Веллера и А.М.Бутлерова, впервые показавших связь органических и неорганических соединений. Знаменитый Веллер получил из цианидов самое простое органическое вещество - мочевину. Затем Бутлеров синтезировал сложные органические сахара из формальдегида. А Мустафину удалось замкнуть синтез Бутлерова на стирол, дипентен и аллиловый спирт, из которых он получил формальдегид, а затем и сахара типа пентоз. Но если Велер и Бутлеров осуществляли свои синтезы в жестких лабораторных условиях, то Мустафину впервые удалось синтезировать типичные органические вещества в условиях, близких к природным. Эти революционные работы были использованы для развития теории возникновения жизни на Земле академика А.И.Опарина. Однако теория Опарина была сугубо материалистической и атеистической, а И.С.Мустафин любил повторять, что все научные теории и его собственные результаты, показавшие что органическая и неорганическая жизнь – едины и взаимопревращаемы, просто объясняют мироздание, как сложное творение, но ни в коем случае не оспаривают наличие творца.Намного ближе были Мустафину мысли и взгляды академика В.И.Вернадского. Обращаясь к его идее о постоянстве состава живого вещества, Мустафин сопоставляет судьбу серы и азота в органическом веществе. Он отмечает, что в обычных термодинамических условиях азот в состав органической молекулы входит только под воздействием специфического живого вещества, например, азотобактера бобовых растений, тогда как сера в тех же условиях способна вступать с изменяющимся веществом в реакции абиогенного характера. Исходя из того, что обеднение исходного вещества азотом и серой идет пропорционально, он заключил, что их первоначальное содержание в нефтях должно измеряться сотыми долями процента. Эти соображения, равно как и экспериментальное сравнение большого количества образцов малосернистых нефтей по содержанию азота и серы, дали ему возможность утверждать, что термину «малосернистые нефти» (с содержанием до 0,5 %) следует придавать вполне определенный смысл: он должен характеризовать нефти, содержащие только первичную серу. Многосернистые же нефти, по мнению ученого, обогащаются ею в пластах, причем это осернение может носить как биогенный, так и абиогенный характер.Впоследствии в работе «О стратиграфическом распределении горючих ископаемых» он наглядно сопоставляет известные мировые запасы горючих ископаемых по геологическим периодам и приходит к выводу, что отложения каустобиолитов различных геологических периодов содержат в масштабе планеты пропорциональные количества нефтей, горючих сланцев и каменных углей. Полученные данные убедительно подтверждают единство живой и неживой материи: с одной стороны, Мустафин смог доказать возможность минерального синтеза нефтей в природе, а с другой стороны, его корреляции в стратиграфическом распределении горючих ископаемых – это весьма значительный аргумент для тех, кто склонен признавать органическое происхождение нефти.Эти работы Мустафина были чрезвычайно популярны. Они давали пищу для размышлений и геологам, и химикам, и биохимикам, и даже философам. К советским философам Мустафин относился весьма скептически, часто спорил с ними, и не стремился к сотрудничеству. Возможно, что те выводы, к которым они приходили, основываясь на его исследованиях, были для него неприемлемы. И с начала 50-х годов внимание Мустафина полностью переключается на тематику, относящуюся к аналитической химии.Вклад Мустафина в науку во многом определяется особым значением той области аналитической химии, которой он посвятил себя, начиная с 50-х годов. Речь идет о применении органических реактивов для неорганического анализа. Находясь на стыке органической, неорганической, физической и аналитической химии, эта область обогатилась интереснейшими результатами, стимулировавшими дальнейшее развитие спектроскопии, потенциометрии, люминесцентных и других методов анализа. Благодаря работам российских ученых, и в частности, Мустафина и его школы, органические реактивы стали «фронтально наступать» на всю аналитическую химию. Их использование позволило разработать новые высокочувствительные, надежные и точные методы определения различных веществ. Научные издания сообщали о достижении все большей чувствительности реактивов и о все более высокой точности аналитических определений. Это вызывало и восхищение, и удивление, но, пожалуй, больше всего – лихорадочное соревнование химиков-аналитиков в их стремлении к беспредельной чувствительности. Казалось, все служило хорошему, благородному делу. Однако стали возникать и сомнения. Случалось, что высокая точность, достигнутая в одной лаборатории, не воспроизводилась в другой. Создалось неприятное положение, когда всякое улучшение точности и чувствительности определения воспринимались недоверчиво, заслуженно и незаслуженно подвергались критике.Мустафин не мог остаться в стороне от проблемы чувствительности химического анализа. Исходя из собственных экспериментов, он пришел к выводу, что существуют вполне объективные причины, ограничивающие возможности повышения чувствительности и точности аналитического определения. Дальнейшие научные построения позволили Мустафину рассчитать пределы чувствительности всех аналитических реактивов и наиболее распространенных методов анализа.На VIII Менделеевском съезде с интересными результатами по расчету предела чувствительности выступила знаменитая Ида Ноддак, прославившаяся открытием рения в 1925 году. Но Ноддак говорила только о пределе чувствительности колориметрических реакций, а у Мустафина к тому времени уже были данные по пределу чувствительности как цветных реакций, так и реакций с участием осадителей. Заслуга профессора Мустафина состояла и в том, что он не только показал и доказал принципиальную невозможность повышения чувствительности и точности определения прежними способами, но и наметил пути развития перспективных аналитических методов.Естественно, что перспективные исследовательские программы являются результатом коллективных усилий ученых. Но последние суммируются из индивидуальных вкладов, величина каждого из которых определяется значением научных результатов, полученных тем или иным ученым и ставших основанием новых программ. Научные результаты Мустафина, о которых лишь частично сказано выше, фундаментальны. Именно поэтому фундаментален и его вклад в будущееПостепенно ученики И.С.Мустафина приближаются к пенсионному пределу, уходят из жизни люди его поколения, а статьи и книги ученого становятся библиографической редкостью. Но мысли и идеи, сформулированные Саратовским профессором, живут самостоятельно, развиваясь в работах современных ученых.Я уверен, что еще рано подводить итоги жизни и научной деятельности профессора Мустафина. Его смелые мысли, надежные и блестяще проведенные экспериментальные работы дадут новую пищу для новых поколений исследователей.Основные работы И. С. Мустафина1. О меллитовой кислоте//ХТТ. 1936. Т. 7, вып. 9-10. С. 877-890. В соавт. с Орловым Н. А. 2. Окисление как путь к образованию веществ углеводного характера//Докл. АН СССР. 1937. Т. 16, 2. С. 107-110. В соавт. с Орловым Н. А.3. Стирол из нефтегазовой смолы//Учен. зап./Сарат. ун-т. 1940. 15. С. 147-156.4. Меллитовая кислота: Дис ... канд. хим. наук/Сарат. ун-т. Саратов, 1946. 94 с.5. Богатство недр Саратовской области // Коммунист (Саратов). 1947. 22 окт.6. Молекулярные соединения триангидрида меллитовой кислоты // Журн. общ. химии. 1947. Т. 17, выл. 3. С. 560-564. 7. Получение меллитовой кислоты//Там же. С. 557-559. 8. К проблеме генезиса сернистых нефтей//Докл. All СССР. 1948. Т. 60, 6. С. 1015-1017.9. К вопросу о развитии анализа органических соединений // Завод, лаб. 1950. Т. 16. 12. С. 1474-1476. В соавт. с Кульбергом Л. М.10. Новая высокоспецифическая дробная реакция для открытия алюминия//Докл. АН СССР. 1951. Т. 77, 2. С. 285-288. В соавт. с Кульбергом Л. М.11. Новый индикатор для меркуриметрии//Завод, лаб. 1951. Т. 17, . 7. С. 412-415. В соавт. с Кульбергом Л. М. 12. О стратиграфическом распределении горючих ископаемых // Учен. зап./Сарат. ун-т. 1951. 25. С. 194-198. 13. Окисление высококонденсированных углеродистых веществ//Там же. С. 125-132.14. Аналитическое использование явления галохромии. 1. Взаимодействие треххлористой сурьмы с некоторыми красителями //Укр. хим. журн. 1952. Т. 18, вып. 6. С. 641-645. В соавт. с Кульбергом Л. М., Черкесовым А. И. 15. 25-летие выхода в свет первой книги по капельному анализу//Завод. лаб. 1952. Т. 18, 10. С. 1273-1276. В соавт. с Кульбергом Л. М.16. К вопросу об эффекте утяжеления // Докл. АН СССР. 1952. Т. 85, 6. С. 1285-1288. В соавт. с Кульбергом Л. М„ Кочетковым Н. К.17. Краткий очерк истории применения органических реактивов в анализе неорганических соединений//Учен. зап./Сарат. ун-т. 1952. 30. С. 3-12. В соавт. с Кульбергом Л. М. 18. Новый метод скорого микросинтеза органических реактивов для качественного анализа // Укр. хим. журн. 1952. Т. 18, вып. 5. С. 547-552. В соавт. с Кульбергом Л. М., Черкесовым А. И.19. О преподавании аналитической химии в университетах // Вестн. высш. шк. 1952. 12. С. 50-51. В соавт. с Кульбергом Л. М.20. Русский химик А. Н. Вышнеградский //Учен. зап./Сарат. ун-т. 1952. 30. С. 13-26. В соавт. с Петренко А. А.21. Специфические реакции и методы в органическом анализе. 1. Открытие и количественное определение следов пиперидина в присутствии пиридина // Журн. аналит. химии. 1952.Т. 17,вып. 2. С. 84-88. В соавт. с Кульбергом Л.М.22. Бромнитрозол - улучшенный индикатор для меркуриметрии//Завод. лаб. 1953. Т. 19, 10. С. 1148-1150. В соавт. с Кульбергом Л. М.23. К определению хлоридов в природных водах, соляных растворах, почвах и грунтах // Гидрохимические материалы / Гидрохимический ин-т АН СССР. 1953. 21. С. 139-143. В соавт. с Бадеевой Т. И., Храмовым В. П., Кульбергом Л. М.24. Многоядерные полиоксихиноны как реактивы на бериллий//Укр. хим. журн. 1953. Т. 19, вып. 4. С. 421-428. В соавт. с Кульбергом Л. М.25. Применение димедона для капельного открытия альдегидов//Журн. аналит. химии. 1953. Т. 18, вып. 2. С. 122-123. В соавт. с Кульбергом Л. М.26. Русский химик А. Н. Попов //Учен. зап./Сарат. ун-т. 1954. 34. С. 3-13. В соавт. с Фаткуллиной Н. С.27. Влияние внутренней водородной связи на свойства органических аналитических реагентов // Укр. хим. журн. 1955. Т. 21, вып. 6. С. 766-772. В соавт. с Кульбергом Л. М„ Молот Л. А.28.Влияние метильной группы на свойства органических реактивов//Укр. хим. журн. 1955. Т. 21, вып. 5. С. 641-645. В соавт. с Кульбергом Л. М„ Бадеевой Т. И.29.Леонид Маркович Кульберг // Журн. аналит. химии. 1955. Т. 20, вып. 3. С. 199-200.30.О значении стерических факторов при применении органических соединений в качестве аналитических реактивов//Укр. хим. журн. 1955. Т. 21, вып. 3. С. 381-383. В соавт. с Бадеевой Т. И., Кульбергом Л. М.31.Эффект утяжеления//Науч ежегодник Сарат. ун-та за 1954 г. 1955. С. 513- 516.32.А. с. 14939 СССР. МКИ F02N 17/04. Способ получения меллитовой кислоты // Б. И. 1955. 4. В соавт. с Кульбергом Л. М., Орловым Н. А.33.К вопросу о количественной характеристике ауксохромного действия элементов (катионов) // Журн. общ. химии. 1956. Т. 26, вып. 9. С. 2381-2384. В соавт. с Кашковской Е. А.34.К теории действия органических реактивов. Эффект утяжеления//Учен. зап./Сарат. ун-т. 1956. . 49. С. 101-107. В соавт. с Кульбергом Л. М.35.Быстрый метод определения алюминия в сталях // Метод. материалы для лаб. геол. упр. и экспедиций: Бюл. М., 1957. Вып. 3(167) С. 24-29. В соавт. с Молот Л. Л., Фруминой Н. С.36. К вопросу о влиянии внутренних водородных связей на окраску органических соединений // Докл. АН СССР. 1957. Т. ИЗ, 3. С. 610-613. В соавт. с Матвеевым Л. О., Кашковской Е. А.37. Новая группа комплексонометрических индикаторов //Завод. лаб. 1957. Т. 23, 5. С. 519-522. В соавт. с Кашковской Е. А.38. Получение тиогликолевой кислоты // Метод, материалы для лаб. геол. упр. и экспедиций: Бюл. М., 1957. Вып. 3(167). С. 30-32. В соавт. с Ивановой А. Н.39. Альберон - новый колориметрический реактив в анализе металлов // Совещ. по хим. контролю производства в металлургической и металлообрабатывающей промышленности: Тез. докл. Днепропетровск, 1958. С. 8-9. В соавт. с Кашковской Е. А.40. Аналитическое применение фенолкарбоновых кислот трифенилметанового ряда. Определение бериллия в горных породах, минералах и сплавах //Завод, лаб. 1958. Т. 24, 3. С. 259-262. В соавт. с Матвеевым Л. О.41. Аналитическое применение фенолкарбоновых кислот трифенилметанового ряда. Определение ванадия в сталях при помощи алюминона//Журн. аналит. химии. 1958. Т. 13, вып. 2. С. 215-219. В соавт. с Кашковской Е. А.42.К практическому применению нового комплексонометрического индикатора хромзеленый Г. Ускоренное определение кальция и магния в горных породах // Науч. докл. высш. шк. Химия и хим. технология. 1958. 2. С. 297-299. В соавт. с Кашковской Е. А.43. Меркуриметрическое определение хлоридов в пищевых продуктах//Вопр. питания. 1958. 4. С. 69-72. В соавт. с Бадеевой Т. И., Петриковой К. Г.44. Новый трилонометрический индикатор типа кислотного хромтемносинего // Завод, лаб. 1958. Т. 24, 9. С. 1060-1061. В соавт. с Кашковской Е. А., Ивановой А. Н.45. Определение алюминия с реактивом альберон//Завод лаб. 1958. Т. 24. 10. С. 1189-1192. В соавт. с Кашковской Е. А.46. Фенолкарбоновые кислоты трифенилметанового ряда как аналитические реактивы // Бюл. НТИ (Всесоюз. науч.-исслед. ин-т хим. реактивов). 1958. 6. С. 25-35. В соавт. с Кашковской Е. А.47. Альберон. М.: Госхимиздат, 1959. 4 с. В соавт. с Кашковской Е. А., Матвеевым Л. О.48. Аналитическая химия легирующих элементов. 1. Колориметрическое определение ниобия // Учен. зап. / Сарат. ун-т. 1959. 71. С. 177-178. В соавт. с Молот Л. А.49. Аналитическая химия легирующих элементов. 2. Определение титана в сталях и горных породах // Учен. зап. / Сарат. ун-т. 1959. 71. С. 183-187. В соавт. с Ивановой А. Н.50. Индикаторы с внутренними светофильтрами. 1. Определение жесткости слабоминерализованных вод с применением индикатора «Гидрон I» // Изв. вузов. Химия и хим. технология. 1959. Т. 2, вып. 3, С. 311-315. В соавт. с Кручковой Е. С.51. Индикаторы с внутренними светофильтрами. 2. Трилонометрическое определение сульфатов с индикатором на основе родизоната натрия // Изв. вузов. Химия и хим. технология. 1959. Т. 2, вып. 4. С. 493-497. В соавт. с Молот Л. А.52. Индикаторы с внутренними светофильтрами. Хелатометрическое определение суммы магния и кальция в присутствии магния//III конф. по аналит. химии (Прага, 1-8 окт, 1959 г.): Тез. докл. Прага, 1959. С. 132. В соавт. с Кручковой Е. С.53. Исследование в области аналитического применения органических веществ: Автореф. дис. ... д-ра хим. наук. М.: Сарат. ун-т, 1959. 29 с.54. Новый колориметрический реактив на титан // Физико-химические методы контроля производства: Тр. совещ. работников вузов и завод, лаб. Юго-Востока СССР. Ростов н/Д, 1959. С. 166-169. В соавт. с Ивановой А. II.55. О пределе чувствительности аналитических реактивов // Физико-химические методы контроля производства: Тр. совещ. работников вузов и завод. лаб. Юго-Востока СССР. Ростов н/Д, 1959. С. 223-228.56. О пределе чувствительности химико-аналитических реакций//III конф. по аналит. химии (Прага, 1-8 окт. 1959г.): Тез. докл. Прага, 1959. С. 131.57. Об аналитических возможностях ализарина S // Физико-химические методы контроля производства: Тр. совещ. работников вузов и завод. лаб. Юго- Востока СССР. Ро-стов-н/Д, 1959. С. 142-160. В соавт. с Молот Л. А., Фру-миной II. С., Ковалевой А. Г.58. Оксидиметрия в щелочной области. Новый редокс-индикатор дифенилдианизидан-2,2 Мустафин Исаак Савельевич](i/GalleryMuseum/coeval/thumb/dimapapa_.jpg) | Мустафин Исаак Савельевич | |
|
|
|
![](images/pix.gif) |
Вас присветствует НПГ:
![](http://portret.ru/i//zastavki/karta.jpg)
Куратор проекта «Золотые страницы истории России» Александр Осипов, |
|
|
![Начало](images/home24.gif) | Ольга Княгиня | ![Следующий файл](images/to_forward.gif) |
![Ольга Княгиня](i/GalleryMuseum/coeval/cbcc5fb3fd2586599edc99451112b.jpg) |
Автор Мочалова Ольга Борисовна
«Княгиня Ольга. Эстетика аксиологичности»
Работа находится в Музее портрета "Национальная портретная галерея", Москва. Княгиня Ольга… Жена князя Игоря, мудрая, мстительная, жесткая, первая, равноапостольная святая… - вот примерный набор познаний обычного человека об этой давным-давно жившей женщине. Аксиологичность – ориентированность на нравственные духовные ценности – как объективна, так и субъективна. Убивать – плохо? А если это месть за любимого мужа – тогда хорошо? А если всего 18 лет, маленький сын и вокруг куча других жен с детьми и прочих претендентов на власть и абсолютная ясность, что с тобой церемониться не будут, и если не ты, то… А ведь были нежность, любовь, счастье – всё, нет ничего: одна борьба, мозги, расчет и внутренний червяк – это, действительно то, что ожидалось от жизни? Нравственные духовные ценности выбираются по обстоятельствам. Любые события можно подать «красиво» и «не красиво». «Красиво» поданные не всегда однозначные события эстетичны, притягательны, заранее оправданы. Это для общества. А для конкретного участника, как он с этим живет? Христианство – политический ход, попытка искупить неискупаемое или очередной «свой крест» на шее, ведь гладко и мягко язычество в христианство не перетекло… Кто она и как она на самом деле? Не как уникальный представитель рода человеческого, просто как женщина? В портрете я пыталась написать «психологию личности». Такую, какую я могла представить у нее (старалась немного побыть в ее внутреннем мире, хотя каждый тянет одеяло на себя), попутно подкрепляя свои мысли разнообразными символами: корона – терновый венец, меч и вериги – крест, изумруд – мудрость, увядший цветок – растоптанное прошлое, ну и тд. Я, естественно, могу ошибаться, и это просто мое личное восприятие княгини Ольги, с которым можно соглашаться, и нет. Одно я знаю точно, что эстетика аксиологичности и ее проблемы актуальны сейчас и будут актуальны впредь. Так может в этом и заключается связь поколений – глядя на прошлое, видеть настоящее?
|
|
|
|
|
|
|
| ![](images/pix.gif) |
|
!["Спасибо , что живой.!" 70х90 см, техника "Графика" (карандаш, бумага).
Табличные данные были обнулены системой за нарушения правил голосования... Гизитдинов Зуфар Равилович](i/KonkursVisockogo/Konkurs/thumb/Don_Guan120h50_.jpg) | Гизитдинов Зуфар Равилович | | ![«Владимир Высоцкий», Мануилов Виктор Львович
Жанр: Портрет
Основа: холст
Тип: масло
Размер: 113 X 149 см. Мануилов Виктор Львович](i/KonkursVisockogo/Konkurs/thumb/525.jpg) | Мануилов Виктор Львович | |
|
|
|